Часть I
Дурачок

    
    "Я родилась живой. Разве этого наказания мне мало?"
    Мэри Хендриксон (из речи на процессе, где ее обвиняли в убийстве родителей)
    

Глава 1

    
    "Я тебя никогда не оставлю..." Теперь Буни знал, что из всех безрассудных слов, которые он прошептал ей в порыве любви, это обещание было заведомо невыполнимым.
    Под ударами судьбы рухнуло даже то последнее, что казалось неподвластно времени. Бесполезно надеяться на что-то лучшее, бесполезно думать о том, что и тебе когда-нибудь улыбнется счастье. Ты лишился всего, что составляло смысл твоей жизни, и бездна разверзлась перед тобой, и ты падаешь в нее, не успев даже задать себе вопрос: "Почему?"
    Состояние Буни не всегда было таким подавленным. Еще совсем недавно он чувствовал себя гораздо лучше. Приступы, когда он готов был вспороть себе вены, не дожидаясь очередного приема лекарства, случались все реже. Периоды облегчения удлинялись. Казалось, что у него наконец появился шанс.
    Именно тогда он и решился на признание в любви. И эти слова: "Я тебя никогда не оставлю", которые он прошептал на ухо Лори, когда они лежали вдвоем на узенькой кровати, вырвались у него не случайно, не в момент безумной страсти. Их роман не был легким. Но даже в те минуты, когда другие женщины не выдерживали, ее отношение к нему оставалось неизменным. Она без устали повторяла, что жизнь еще не кончилась и у него есть время, чтобы изменить ее к лучшему.
    Своим терпением она, казалось, хотела сказать: "Я останусь рядом до тех пор, пока буду нужна тебе". Ему захотелось ответить ей тем же. И тогда он произнес эти слова: "Я тебя никогда не оставлю".
    Теперь, думая о том времени, когда они были вместе, ему приходилось испытывать невыносимую душевную боль. Он отчетливо помнил все подробности - ее нежную кожу, такую белую, что она почти светилась в мрачной темноте его комнаты, ее легкое дыхание, когда она наконец засыпала, прильнув к нему, - и сердце его сжималось.
    Как хотелось ему освободиться от этих воспоминаний и сбросить тяжесть невыполненного обещания, тем более сейчас, когда уже стало ясно, что судьба отняла у него последнюю надежду. Но у него ничего не получалось. Он терзался этими мыслями, утешая себя только тем, что, может быть, она сама постарается забыть обо всем. Ведь она знает о нем самое главное. Она поймет, что он тогда ошибся и никогда бы не рискнул произнести эти слова, если бы не был уверен - он способен преодолеть свой недуг. Мечтатель!
    Неожиданный конец его иллюзиям положил Декер. Был яркий весенний день. Декер вошел в комнату и, опустив шторы, едва слышно проговорил:
    - Буни, по-моему, мы оба здорово влипли.
    Он дрожал всем своим огромным телом, и не заметить этого было просто невозможно. Декер обладал впечатляющей комплекцией. Даже специально пошитые костюмы, всегда угольно-черного цвета, не могли скрыть его объемов. Первое время это раздражало Буни. Внушительность доктора, создающая впечатление огромной физической и духовной силы, подавляла его. Потом он понял, что заблуждается. Декер олицетворял собой непоколебимую скалу. Он всегда был разумным и невозмутимым. И вот нынешнее плохо скрываемое волнение начисто лишило его всех этих качеств.
    - Что случилось? - спросил Буни.
    - Сядьте, пожалуйста. И я вам все объясню.
    Буни подчинился. В этой комнате Декер всегда был хозяином. Он тяжело опустился в кожаное кресло и шумно вздохнул.
    - Объясните мне... - снова заговорил Буни.
    - Не знаю, с чего начать.
    - Начните с чего хотите.
    - Мне казалось, вы пошли на поправку, - сказал Декер. - Я действительно так думал. И вы, по-моему, тоже.
    - Я и сейчас неплохо себя чувствую, - ответил Буни.
    Декер тряхнул головой. Он был неглупым человеком, и прочитать что-либо на его невозмутимом лице почти всегда представляло значительную трудность. И только глаза иногда выдавали его. Но теперь он старательно отводил их от своего пациента.
    - Во время сеансов вы говорили о преступлениях, которые якобы совершили. Можете вспомнить что-нибудь?
    - Вы же знаете, что не могу, - ответил Буни. Гипноз, в который вводил его Декер, был слитком глубоким. - Я только помню, когда вы прогоняли пленку...