Январь
Глава Первая
I. Вместо Предисловия. О Большой И Малой Медведицах, О Молитве Великого Гете И Вообще О Дурных Привычках
...Хлестаков, по крайней мере, врал-врал у городничего, но всё
же капельку боялся, что вот его возьмут, да и вытолкают из гостиной.
Современные Хлестаковы ничего не боятся и врут с полным спокойствием.
Нынче все с полным спокойствием. Спокойны и, может быть, даже
счастливы. Вряд ли кто дает себе отчет, всякий действует "просто", а
это уже полное счастье. Нынче, как и прежде, все проедены самолюбием,
но прежнее самолюбие входило робко, оглядывалось лихорадочно,
вглядывалось в физиономии: "Так ли я вошел? Так ли я сказал?" Нынче же
всякий и прежде всего уверен, входя куда-нибудь, что всё принадлежит
ему одному. Если же не ему, то он даже и не сердится, а мигом решает
дело; не слыхали ли вы про такие записочки:
"Милый папаша, мне двадцать три года, а я еще ничего не
сделал; убежденный, что из меня ничего не выйдет, я решился покончить с
жизнью..."
И застреливается. Но тут хоть что-нибудь да понятно: "Для
чего-де и жить, как не для гордости?" А другой посмотрит, походит и
застрелится молча, единственно из-за того, что у него нет денег, чтобы
нанять любовницу. Это уже полное свинство.
Уверяют печатно, что это у них от того, что они много думают.
"Думает-думает про себя, да вдруг где-нибудь и вынырнет, и именно там,
где наметил". Я убежден, напротив, что он вовсе ничего не думает, что
он решительно не в силах составить понятие, до дикости неразвит, и если
чего захочет, то утробно, а не сознательно; просто полное свинство, и
вовсе тут нет ничего либерального.
И при этом ни одного гамлетовского вопроса:
Но страх, что будет там...
И в этом ужасно много странного. Неужели это безмыслие в
русской природе? Я говорю безмыслие, а не бессмыслие. Ну, не верь, но
хоть помысли. В нашем самоубийце даже и тени подозрения не бывает о
том, что он называется я и есть существо бессмертное. Он даже как будто
никогда не слыхал о том ровно ничего. И, однако, он вовсе и не атеист.
Вспомните прежних атеистов: утратив веру в одно, они тотчас же начинали
страстно веровать в другое. Вспомните страстную веру Дидро, Вольтера...
У наших - полное tabula rasa, да и какой тут Вольтер: просто нет денег,
чтобы нанять любовницу, и больше ничего.
Самоубийца Вертер, кончая с жизнью, в последних строках, им
оставленных, жалеет, что не увидит более "прекрасного созвездия Большой
Медведицы", и прощается с ним. О, как сказался в этой черточке только
что начинавшийся тогда Гете! Чем же так дороги были молодому Вертеру
эти созвездия? Тем, что он сознавал, каждый раз созерцая их, что он
вовсе не атом и не ничто перед ними, что вся эта бездна таинственных
чудес божиих вовсе не выше его мысли, не выше его сознания, не выше
идеала красоты, заключенного в душе его, а, стало быть, равна ему и
роднит его с бесконечностью бытия... и что за всё счастие чувствовать
эту великую мысль, открывающую ему: кто он? - он обязан лишь своему
лику человеческому.
"Великий Дух, благодарю Тебя за лик человеческий, Тобою данный мне".
Вот какова должна была быть молитва великого Гете во всю жизнь
его. У нас разбивают этот данный человеку лик совершенно просто и без
всяких этих немецких фокусов, а с Медведицами, не только с Большой, да
и с Малой-то, никто не вздумает попрощаться, а и вздумает, так не
станет: очень уж это ему стыдно будет.
- О чем это вы заговорили? - спросит меня удивленный читатель.
- Я хотел было написать предисловие, потому что нельзя же совсем без предисловия.
- В таком случае лучше объясните ваше направление, ваши
убеждения, объясните: что вы за человек и как осмелились объявить
"Дневник писателя"?
Но это очень трудно, и я вижу, что я не мастер писать
предисловия. Предисловие, может быть, так же трудно написать, как и
письмо. Что же до либерализма (вместо слова "направление" я уже прямо
буду употреблять слово: "либерализм"), что до либерализма, то всем
известный Незнакомец, в одном из недавних фельетонов своих, говоря о
том, как встретила пресса наша новый 1876 год, упоминает, между прочим,
не без едкости, что все обошлось достаточно либерально. Я рад, что он
проявил тут едкость. Действительно, либерализм наш обратился в
последнее время повсеместно - или в ремесло или в дурную привычку. То
есть сама по себе это была бы вовсе не дурная привычка, но у нас всё
это как-то так устроилось. И даже странно: либерализм наш, казалось бы,
принадлежит к разряду успокоенных либерализмов; успокоенных и
успокоившихся, что, по-моему, очень уж скверно, ибо квиетизм всего бы
меньше, кажется, мог ладить с либерализмом. И что же, несмотря на такой
покой, повсеместно являются несомненные признаки, что в обществе нашем
мало-помалу совершенно исчезает понимание о том, что либерально, а что
вовсе нет, и в этом смысле начинают сильно сбиваться; есть примеры даже
чрезвычайных случаев сбивчивости. Короче, либералы наши, вместо того
чтоб стать свободнее, связали себя либерализмом как веревками, а потому
и я, пользуясь сим любопытным случаем, о подробностях либерализма моего
умолчу. Но вообще скажу, что считаю себя всех либеральнее, хотя бы по
тому одному, что совсем не желаю успокоиваться. Ну вот и довольно об
этом. Что же касается до того, какой я человек, то я бы так о себе
выразился: "Je suis un homme heureux qui n'a pas l'air content", то
есть по-русски: "Я человек счастливый, но - кое-чем недовольный"...