…— Приветствую! — Истомин сел в свое кресло, встал и снова сел.

— Что там?! — резанул полковник.

Бригадир перевел тяжелый взгляд с одного на другого и обратился к начальнику.

— Тульская захвачена кочевниками. Всех вырезали.

— И наших всех? — вскинул лохматые брови Денис Михайлович.

— Насколько мне известно. Мы дошли до ворот станции, был бой, и они закрыли затвор.

— Заперли гермоворота? — Истомин приподнялся, вцепившись пальцами в кромку стола. — И что теперь делать?

— Штурмовать, — синхронно лязгнули бригадир и полковник.

— Штурмовать нельзя! — неожиданно подал из приемной голос Гомер.

Надо было просто дождаться условленного часа. Если она не спутала день, дрезина должна была появиться из влажного ночного мрака совсем скоро. Каждая лишняя минута, проведенная здесь, на обрыве, где туннель вскрытой веной показывался из земной толщи, стоила ей дня жизни. Но выход оставался лишь один: ждать. По ту сторону нескончаемо длинного моста она уперлась бы в запечатанные гермоворота, отпиравшиеся только изнутри — раз в неделю, в базарный день.

Сегодня Саше было нечем торговать, а купить нужно было больше, чем когда-либо. Но ей сейчас было все равно, что попросят у нее люди с дрезины в обмен на пропуск обратно в мир живых. Могильный холод и посмертное равнодушие отца передались и ей.

Сколько Саша раньше мечтала о том, как они однажды все-таки переберутся на другую станцию, где будут окружены людьми, где она сможет подружиться с кем-то, встретить кого-нибудь особенного… Расспрашивала отца о его юности, не только потому, что хотела снова побывать в своем светлом детстве, но и потому, что украдкой подставляла на место своей матери — себя нынешнюю, а на место отца — туманного красавца с изменчивыми чертами, и неуклюже воображала себе любовь. Переживала, что не сможет найти общий язык с другими, вернись они в большое метро на самом деле. О чем им с ней говорить?

И вот до прибытия парома оставались считанные часы, может быть, минуты, а ей было плевать на других — и на мужчи…